ДИСКУССИОННАЯ ТРИБУНА. Лилит Симонян. Сознательное беспамятство

ДИСКУССИОННАЯ ТРИБУНА

СОЗНАТЕЛЬНОЕ БЕСПАМЯТСТВО

Заметки об атеистическом восприятии мира

Симонян Лилит., психолог, искусствовед, Институт археологии и этнографии, Ереван, Армения

Известно, что «провал памяти» действующий на физиологическом уровне механизм психологической защиты, зачастую становится чуть ли не единственным автоматическим реагированием живого организма на психическую травму. И хотя психоаналитические техники предпочитают “возвращение к истокам”, к “чистой доске”, к переработке впечатлений, вряд ли в современной психотерапии еще есть специалисты, которые не согласны с тем, что во многих случаях простое забывание — если не лучшее решение, то, по крайней мере, наименьшее из зол.

Совершенно другая ситуация вырисовывается в том случае, когда намеренное забывание становится панацеей от любых проблем жизни. Здесь возникает сразу две опасности: отрыв от системы ценностей в обществе и, как следствие, индифферентность, отражающаяся на личностных отношениях, и отрыв от действительности, бегство в иллюзию, потеря чувства времени, пространства, реальности. Намеренное забывание, которое при избытке эмоционально-травмирующей информации может войти в привычку, становится основой формирования личности. Когда одна и та же информация касается большого количества людей (например, вследствие затяжной войны, масштабного стихийного бедствия или благодаря средствам массовой информации), схожая проблема может влиять на характер большой группы людей.

Существует практически безусловная, архетипическая модель отношения к памяти, регистрируемая во всех традиционных культурах мира. Хорошая память, особенно хорошо систематизированная память всегда положительно характеризуется и тщательно культивируется, и у этого неоспоримого явления есть свои сколь психологические, столь и сугубо культурные причины. Хорошая память — предусловие быстрой адаптации, легкого обучения основным навыкам выживания в природе и в обществе. Она также гарант передачи знаний, в т. ч., основ существования, из поколения в поколение. Ее беспрецендентная значимость, впрочем, ограничивается степенью наличия в культуре элементов знания, непременно передаваемых изустно. По понятным причинам чем более культура становится зависимой от письменных форм, тем менее важная роль в ней отводится долговременной памяти, функции которой переносятся на материальные носители и их хранение (музеи, библиотеки, архивы и т. д.). Далее, чем дискретнее в культуре время, соответственно, чем скорее происходят культурно-обусловленные изменения, тем выше значение коротковременной памяти, т. е., способности быстро запоминать некие блоки информации, которые вскоре за ненадобностью следует забывать. Очевидно, что современная западная культура требует нового адаптативного навыка — умения “не забивать голову” ненужной, устаревшей, неактуальной информацией. Таким образом, “забывчивость” из однозначного недостатка постепенно переходит в категорию преимущества, даже ценной способности. Умение управлять балансом хранения и уничтожения тех или иных воспоминаний — это новая адаптативная модель члена социума. Более того, в образ “успешного” человека, который был сформирован в середине 20-го века в качестве образцового “героя нашего времени” и почти не подвергся трансформации вплоть до сегодняшнего дня, не входят черты “хранителя информации”, т. е., он совершенно отделен от архетипических образов Мудрого Старца и Хозяина. Успешный человек — это человек, универсально адаптированный, а значит, изменчивый и “забывающий”. От культурной памяти в этом образе присутствует лишь престижный диплом (знак вместо символа) и, в некоторых случаях, внешняя атрибутика, восходящая ко все той же середине 20-го в.: строгий дорогой костюм, хорошая машина, всегда деловое выражение лица. К этому образу местные особенности могут добавить образ хищника (криминальную атрибутику) или бесшабашного разбойника (с привнесением элемента неожиданности в поведении). Самым общим психологическим свойством этого образа является идеальный контроль — над собой и окружающими, и нацеленность на результат, т. е., реальная власть против номинальной. Отмежевание от культурной памяти выражается еще в одном немаловажном признаке — полная индифферентность окружения к его происхождению. Понятно, что такой образ — полная противоположность как Принцу-одиночке, идущему на подвиги и спрашивающему совета у Старца, так и марксовскому аморфному “мировому пролетариату”, призраку, бродящему по Европе и постоянно революционирующему. Это — одиночка-радикал, элемент, свободно примыкающий к любой системе и дейтвующей согласно конкретным обстоятельствам, не подверженный героизму, а, наоборот, повсеместно паразитирующий и подспудно меняющий законы сообразно своей выгоде. Это — человек забывчивый.

По схеме, выкройке “человека забывчивого” создается большинство имиджей политических деятелей, причем имманентная этому образу забывчивость обеспечивает дальнейшую свободную эволюцию данного образа. Такой человек по определению забывает все свои предвыборные обещания, свои истоки, часто меняет приближенных и практически неисчепаем в возможностях изменений. Он чужд всему чувственному, механистичен до аморальности и знаков до безжизненности образа.

Очевидно, что этот образ не менее культурно-исторически обусловлен, как и образы любых других героев любого другого времени. Его создала эпоха овеществления идей алхимиков, абсолютизации верховной имперской власти и нивелирования чувствительности и памяти до степени “досадных издержек” не до конца порабощенной природы. Этот образ — гомункулус, искусственный человек, биоробот.

Поскольку именно этот образ культивирует современное общество, незаметно экстраполируя его на великих “успешных людей” прошлого и преподнося как единственную возможность не подверженной никаким сомнениям биологической эволюции человека в среде не подверженного никаким катастрофам, абсолютно непоколебимого и линейно прогрессирующего западного общества. Соответственно, и психологическим эффектом от этой культивации должна стать тотальная забывчивость.

Известный афоризм о том, что новое — это хорошо забытое старое, никогда не был так актуален, как в наши дни. Каждый день в мире делается огромное количество “новых открытий”, которые лишь потому и принимаются так восторженно, что никто не помнит об их истинном времени возникновения и авторстве. Лучше всего это можно видеть в сфере искусства, хотя количество таких “открытий” в общественных науках тоже поражает воображение. Впрочем, человеку забывчивому не следует делать различие между “восторженностью” и “развлечением” — оба чувства забываются сразу после окончания их конкретного времени воздействия. Гомункулус не подвержен ни горю, ни счастью, он — воплощение успеха как ценности в себе, категории тем более религиозно-важной, чем более призрачной, неопределенной и доморощенной она является.

В ситуации дискретного линейного времени, как это ни парадоксально, очень важно также успешно забывать о критериях, которые считались успехом вчера и внимательно следить за тем, что будет считаться успехом завтра. Это означает, что система счисления человека забывчивого по сути подвижна, ее начало и конец немотивированы и не каузированы, вернее, единственной мотивацией к такой жизни является непрерывное движение с постоянно меняющейся целью, единственная каузация — сочетание одномоментных успехов в общую “траекторию успеха”. Конечно, постоянно манящая цель — стать, быть и оставаться человеком успешным, рано или поздно приводит к “забыванию” первоначальной цели как таковой, разделению ее на отдельные задачи и алгоритмы их решения. Сбой системы ознаменован сакраментальным вопросом “А зачем я все это делаю?”, автоматически перемещающим личность в категорию неудачников. Это означает, что любое вспоминание и воспоминание, любая попытка обращения психологического времени может оказаться роковой.

В культурологичеком дискурсе Человека забывчивого можно охарактеризовать как абсолютного номада¹, в системе традиционных ценностей таких людей считают авантюристами, сами эти люди считают себя победителями в борьбе за существование. Очевидно, что такой тип личности никак не способен выжить в какой-либо “предыдущей” культурной формации, где выживание — это работа, война, забота о потомстве, а значит, целая сеть культурно и биологически значимых совместных действий, требующих долговременной памяти отдельной личности, в том числе, уважения к своим и чужим чувствам. Человек забывчивый — не в меньшей степени продукт письменно фиксируемой культуры, “надстройки”, векового заучивания установок материалистического мировоззрения, чем конкретный учебник конкретной средней школы в конкретном году конкретного календаря. Как школьному учителю необходимо забыть то, что было написано в прощлогоднем учебнике и заучить то, что следует преподавать сегодня, так и Человеку забывчивому для оперирования в сегодняшней системе суждено забыть все, что считалось хорошим и важным вчера. Впрочем, так же, как даже самый хороший ученик способен запомнить лишь часть содержания учебника, конкретная личность может освоить лишь часть качеств, необходимых для “успешного” человека, и самая главная эта часть — контролируемая забывчивость.

Само собой понятно, что культура в мире меняется неравномерно, так что и отношение к Человеку забывчивому в мире неоднозначно. Кроме того, никто не отменял законов больших чисел и энтропии, элементов случайности и везения, старения организма и неожиданных поворотов судьбы. Даже самому забывчивому приходится иногда вспоминать о здоровье, а то и об эмоциях, от которых забывчивость защищает не до конца. В конечном итоге Человек забывчивый — это всего лишь еще одно заблуждение человечества, еще одна иллюзия, гораздо менее структурированная и самодостаточная, чем религия. Однако именно она сегодня питает значительную часть молодежи и служит парадигматическим обоснованием для самых разных мотиваций — от чрезмерной склонности к учебе до криминальных действий. Человек забывчивый — это образ современного лидера, идеал, к которому стремятся люди, у которых не вполне оформилась система ценностей. “Забудь, не бери в голову, иди вперед, не зацикливайся, проехали! ” — лозунги, отрицающие ценность памяти и своеобразно воспитывающие людей, отрекающихся от анализа и оценки действий, планирующих, но не отвечающих за последствия, неспособных к сопереживанию и к обработке информации, а перекладывающих всю подобную работу на “неудачников”. Интересно, что в большинстве фильмов про криминальных героев и спасителей, как правило, убивается огромное количество людей, но никак не показывается и не рассказывается о том, что потом бывает с этими трупами, как на эти смерти реагируют близкие этих людей, т. е., та информация, которая гораздо важнее в фильмах для “неудачников”, в драмах, например. Человек забывчивый легко забывает про такие досадные подробности, как похороны или скорбь, и “враги” для него — всего лишь фигурки из компьютерных игр, где гораздо важнее перейти на новый уровень, чем думать о том, что ты “наделал”.

Итак, Человек забывчивый — это не рыцарь без страха и упрека, это человек, по определению “не упрекаемый”, так что прежде чем жаловаться на неправильное воспитание, которое дети получают от фильмов и компьютерных игр, важно понять, что в основе возникновения этих фильмов, игр и такой психологии — новое отношение к памяти, общее для подростков и их родителей, всех людей, через образование и быт причащенных к западной культуре начиная с середины 20-го века. Новые люди не научены долгой памяти и воспоминаниям, поэтому их гораздо меньше, чем живущих до них, интересует прошлое. Они не научены также воспоминанию и анализу, и последствия такой системы ценностей пока не сильно дают о себе знать исключительно благодаря сильной профессиональной дифференциации в обществе. Пока есть хоть несколько хранителей памяти, ситуация не выходит из-под контроля. Благо, современные люди долго живут, и пожилые люди, как правило, исправно выполняют свою роль хранителей памяти, ничуть не жалуясь на то, что они — “неудачники”. Человек забывчивый же обречен на вечную молодость, и психологически он никогда не может перейти порог “возраста Маски” — возраста психологического инструментализма.

1 Ср. описание “человека будущего” у Элвина Тоффлера: А. Тоффлер, Футурошок.СПб.: Лань, 1997.