«Душа песнопений» или творчество Иеромонаха Романа как возможный источник духовно — ориентированной психотерапии (личностный опыт автора)
Е.Б.Фанталова, кандидат психологических наук, доцент Московского Городского Психолого-Педагогического Университета (кафедра нейро — и патопсихологии, кафедра общей психологии) Москва, ул. Сретенка, 29. E-mail: .
Имя поэта и песнопевца Иеромонаха Романа (в миру Александра Матюшина) на сегодняшний день уже достаточно хорошо известно как в православных кругах, так и в далеких от церкви светских сообществах. Диски его песнопений и книги стихов сегодня доступны в православных магазинах Москвы и Питера, разошлись они и по всей России, стали известны за рубежом, попали теперь в Интернет [1 — 15 ]. При всей разности толкований его творчества современниками, от людей гуманитарного склада и различных творческих и сложных профессий до рабочих и медсестер, и даже детей, мало кто не заметит присутствие редкого, необычного поэтического и духовного дара, который своей силой, безыскусной прямотой и пронзительностью столь быстро притягивает к себе любого, кто услышит его песнопения, откроет книгу стихов.
Самым необычным эпизодом, связанным с творчеством Иеромонаха Романа, был, пожалуй, следующий. Я находилась в своей квартире, в комнате, где работала над давно знакомым научным текстом. Включила диск с песнопениями Отца Романа, большинство которых мне очень нравились, и текст их я знала наизусть. Песнопения умиротворяли, создавали необходимый для меня внутренний фон , и я, чуть отвлекаясь, продолжала работать над текстом. Дверь в комнату была приоткрыта, а в ванной в этот момент работал вызванный из жилищной конторы немолодой слесарь. Чинил очередной раз текущий кран. Возился он с краном долго. До слесаря, хотя и тихо, доносился голос поющего Иеромонаха Романа:
Мой старый друг. Когда на склоне дня
Устану петь, сомкну глаза свои,
Запеленай в безмолвие меня,
Водою умиленья напои.
Далее слышно было «Теплится лампада», «В эту ночь, в эту ночь…», «И Млечный путь, и кроткий полумесяц»… Но, диск через какое-то, немалое время, остановился. Потом слышу, слесарь кричит, просит меня подойти… Объяснились насчет законченной работы. И вдруг он меня спрашивает: «Кто у тебя в комнате?» «Никто, — отвечаю ему, — я одна. Там нет никого…». «Как нет, когда я целый час слушал?! … У тебя в комнате кто-то пел? Кто? Сама душа поет…» И тут я все поняла… «Да это в записи…, — ответила я, — песнопения Иеромонаха Романа». Ну и рассказала ему совсем немного о песнопениях, а он мне, кажется, так и не поверил. Проверять, разумеется, не стал, но ушел с сомнением. Все казалось ему, что в комнате кто-то был, кто пел… Таким близким, родным и живым показался ему голос Отца Романа, что он даже не почувствовал, что голос этот — в записи. Но вернусь пока опять к себе, расскажу о своем первом впечатлении знакомства с песнопениями Иеромонаха Романа.
Впервые я открыла их для себя в середине 90-х годов. Я и раньше слышала о них от православных своих знакомых. Говорилось, что это необычная «духовная заводь» и что я обязательно должна в нее заглянуть. Но время шло… Я не заглядывала из-за занятости в университете, хотя к тому времени знала уже, что песни иеромонаха Романа на кассетах были записаны не только в его исполнении, но и в исполнении Жанны Бичевской, Олега Погудина и других певцов.
Но тут одно событие резко вмешалось в мою привычную университетскую жизнь преподавателя психологии, заставив начать «выживать» по — другому и многое передумать, переосмыслить. На меня напала собака, я получила тяжелую травму ноги, и полгода не могла работать. Молитвы, молебны, соборования, причащения и просьбы об исцелении. И в конце предназначенных мне нерабочих полугода я пришла в наиболее близкий к моему дому Новоспасский монастырь, где и раньше до болезни бывала на службах. Просто, чтобы еще раз помолиться, чтобы Господь избавил меня от боли в колене. Я то сидела, то стояла, народу в будни было мало, и монахи невольно стали замечать мое присутствие. Как-то в лавке я спросила, нет ли у них кассет с духовным исполнением песен. Так неопределенно и спросила. Послушник достал мне одну кассету. Строгая белая обложка, внизу — маленький черный силуэт идущего с посохом монаха. Мелкими буквами по-русски и по-английски было написано:
Иеромонах Роман.
В келии лампаду затеплю.
Духовные песнопения.
Я включила кассету и как будто из иного, горнего мира, услышала:
В келии лампаду затеплю,
Положу псалтырь на аналой,
Господи, Ты видишь, я скорблю,
Господи, услыши голос мой.
Полночь. Ни звезды нет, ни луны.
Птицы затаились, не поют.
Господи, воззвах из глубины,
Просветиши светом тьму мою.
В тот момент я и подумать не могла, что начиная с этой кассеты, а точнее, именно с песни «В келии лампаду затеплю», для меня откроются не просто утешение и умиротворение, с которыми вообще так связана духовная музыка, а какой-то совсем иной, глубокий, потаенный душевно-духовный пласт, до боли близкий. Может быть он и был раньше глубинах моей души, да вот не раскрывался до того, как я услышала эту песню, не резонировал во мне. Да, как профессиональный психолог признаю, что это было не просто открытие, а новое вхождение теперь уже в свою, вновь обретенную душевно-духовную реальность. Признав, что сделала внутри себя открытие, я как-то сразу, забыв обо всем уже мне известном, наивно подумала: «А почему только я об этом знаю и никто больше? Какое еще нужно духовное питание, чтобы вот так внутренне распахнуться и умиротвориться?» Но тут я снова вспомнила о тех своих знакомых, которые давно в общении со мной упоминали имя иеромонаха Романа с каким-то несвойственным им в жизни благоговением и трепетом, с каким-то новым духовным знаком. Я поняла, что ими в свое время было сделано такое же открытие, как и мной, но тогда у меня не было магнитофона… Но все эти воспоминания пока оставались на границах моего сознания. Я по нескольку раз в день ставила купленную в Новоспасском монастыре кассету и внутренне «растворялась» в песнопениях, тихих таких, идущих как будто из неземной глубины и Вечности. Выражаясь на профессиональном языке, я неожиданно почувствовала, что открыла для себя сугубо свой, подсознательно искомый мною вариант психотерапии, духовной поддержки и помощи. Позднее я узнала, что был такой случай с одной женщиной, когда она решила покончить жизнь самоубийством, но неожиданно включенная кем-то кассета с его песней остановила в ней это намерение. Почему остановила? Видимо потому, что она получила эмоциональную и не всегда внятно осознаваемую поддержку с другой стороны, а именно, поддержку Свыше, которую она не могла иметь в миру, и потому не нашла выхода своим переживаниям.
Постепенно кассет у меня становилось все больше. И однажды, на открытой продаже в Сретенском монастыре вижу зеленую книгу с мелкой надписью: иеромонах Роман, сверху-маленький золотой крестик. Это было первое издание (сейчас уже есть пятое [1]) книги «Внимая Божьему Веленью». Стихи. Духовные песнопения. — Минск: Издательство Белорусского Экзархата, 1998. Купила. Обрадовалась, так как оставалось всего два экземпляра, но мне один достался. Узнаю многое из того, что уже знаю, еще раз проясняю для себя некоторые строфы песнопений… Но открывается и другое — нелегкая жизнь Отца Романа, запечатленная только в нескольких стихотворениях. О неслучайном существовании поэтического дара отца Романа в наш непростой для России период было написано во вступительной статье Валентина Распутина. Говорилось о неразрывности его поэзии с судьбой России, с русской духовной культурой, с «избранностью» русской духовности, ее пронзительностью, искренностью, жертвенностью, неповторимостью.
В отношении себя могу лишь добавить, что с открытием творчества Отца Романа (причем разных его аспектов), мое «духовное Я» было поделено на периоды «до» и «после» этого открытия. Я узнала много другого для себя, в том числе неожиданного, и так это до сегодняшнего дня и осталось. Песнопения, поэзия и вообще все творчество Отца Романа стали для меня не просто прикосновением к русской духовной культуре, а своего рода «психотерапевтической заводью», не заплывая в которую трудно выжить человеку с исходно русским менталитетом и наполняющими его ценностями. Аналогов «психотерапевтической заводи», открывающейся в песнопениях Отца Романа, я не знала и не знаю до сих пор, хотя знакома со всеми основными видами западных психотерапевтических техник.
Попробую теперь профессионально психологически проанализировать, что же тогда произошло со мной, когда отдельные песнопения Отца Романа я выбрала для себя как оптимальный вариант духовной психотерапии. Многое поначалу будет непонятно, но потом все должно встать на свои места. Отец Роман вроде бы ничего неизвестного не открывал, сверхъестественного — тоже, но была в его поэзии какая-то Тайна, заключающаяся в обретении данности Свыше. Уединение, отшельническое общение с Богом, Природой, Вечностью и уже душевно-духовный (а не просто физический) уход от мира, мирских тупиков и соблазнов, душевной обремененности, с одной стороны, и опустошенности, с другой, — все это вместе открывало неистощимый источник духовного питания, умиротворения, просветления, общения с Высшим, с Вечным. Да, услышав под тихое звучание гитары его «Келью», — другую, свою собственную, целительную, духовно питающую келью я открыла тогда для себя. Слушать песнопения старалась вечером, когда было потише на улице и дома, но хотелось все продолжать, и продолжать…, и иногда уже, вовлеченная в них, я начинала под их сопровождение заниматься текущей работой. И странное дело. Хотя в песнопениях отца Романа не было ничего оптимистичного, я начинала чувствовать, что внутренне обретаю себя, умиротворяюсь, успокаиваюсь. «Недуховное мирское» меня уже не так тревожит, потому что не конкурирует больше с той Высшей реальностью, которой я стала сопричастна. Получается некоторое противоречие: «Грусть песнопений вела к целительности…». Но, видимо, не совсем так. Это была не обычная депрессивная грусть — уныние, а светлая грусть человека, открывшего для себя иной Источник Жизни — Бога, Вечность, Природу. Видимо поэтому обычная человеческая грусть не довлела в песнопениях. Веселости почти не было, а если такие ноты и появлялись, то скорее как эхо чего-то прошедшего, а иногда может быть даже с оттенком небольшой иронии (например, «Колыбельная»).
Чем же еще целили песнопения Отца Романа? Была в них какая-то удивительная духовная чистота, прозрачность доносимого содержания, непосредственная устремленность к высшему духовному началу, к Богу и, вместе с тем, уверенность в том, что он, будучи человеком, будет Богом услышан. Казалось еще, что в них нет ничего лишнего, отвлекающего человека от того, чтобы быть связанным с Богом. И вот эта вновь обретенная связь общения с Высшим и питала духовно, и целила.
Еще об одном психологическом моменте, характерном для «вхождения» в песнопения. Происходила постепенная «децентрация Я». (Для сравнения напомню: во всех наиболее известных функционирующих психотехниках делается обратное, а именно: одна «часть Я» обращается к другой «части Я», первая ей что-то отвечает, они дискутируют между собой, пытаясь выяснить, что же хочет их «целостное Я», фрагментами которого они являются). Искусственные приемы психотехник создают на время искусственную, игрушечную реальность. Человек, который центрирован на своем «Я» и на своих проблемах, находится только в контексте своего «Я», вряд ли сможет ощутить на себе целительную, психотерапевтическую силу песнопений Отца Романа, хотя, может быть, и оценит их в художественном отношении. Кстати, отец Роман и сам предвидел такой вариант гипертрофированной центрации на своем «Я»:
Когда вода самозамкнется,
Прервав с источником общение,
То вырождается в болотце,
Не замечая вырожденья.
…………………………..
О, Древо Вечное, Живое!
Источник мой, дышу мольбой,
Чтоб отпадающей листвою
Не оказаться пред Тобой.
6 апреля 1991 г., Печоры
…Напрашивается еще один вопрос: «За счет каких психологических реалий песнопения Отца Романа воспринимаются нами тоже как посланный Свыше духовный источник? Из чего состоит этот источник?» Частично ответ на этот вопрос уже дан — духовная искренность, прозрачность при непосредственном обращении к Богу. Возможность внутреннего вхождения в песнопения и обретение с их помощью духовной устойчивости, целостности помогают укрепиться «духовному Я», не ломая при этом суетное «наличное Я». Возникает новое ощущение спокойствия и неожиданной внутренней силы и красоты, соединяющее человека с Богом, благодаря удивительно редкому художественному «сплаву» духовной поэзии и музыки. Даже если не ставить отдельной психологической задачи профессионального объяснения того, как песнопения иеромонаха Романа помогают психотерапевтически, достаточно было бы сказать: «Они входят в душу, очищая, просветляя, утверждая и успокаивая ее». Какие именно песнопения? Их много, но перечислю те, которые мне наиболее близки и потому наиболее запомнились: «В келии лампаду затеплю», «Канон преподобного Андрея Критского» («Пост с молитвой сердце отогреет»), «Пел соловей, ах как он пел», «Птах» («Исполнился мой дом нечистоты и мрака»), «Придет зима (она всегда приходит)», «Страх Господень — авва воздержания», «Пожалей, дорогой, пожалей», «Отойди, отойди, грусть-печаль», «В эту ночь, в эту ночь не уснуть, не уснуть», «Ах как я долго плыл…», «Белый храм над рекою», «Заночую в стогу», «Радость моя, наступает пора покаяния», «Белая ночь приготовила ложе на Псковщине», «Мой старый друг. Когда на склоне дня…», «Родник», «Уже вечер друзья, уже вечер…»…
Особым по силе, глубине и удивительной внутренней согласованности, отлаженности представляется «Канон преподобного Андрея Критского», созданный Отцом Романом еще в марте 1987 года в Печорах под впечатлением прочтения текста этого канона в первые дни Великого поста. Тихо идущая откуда-то издали и постепенно наполняющая душу своей выстраданностью струя песнопения, негромкий, ровный голос отца Романа на какое-то время так захватывает сознание, что хочется только слышать эту саму по себе духовную мелодию и голос и не вникать поначалу в содержание песнопения, в его текст… Последнее происходит спустя несколько мгновений и вызывает самые покаянные чувства…
Пост с молитвой сердце отогреет,
Над землею колокольный звон,
Преподобне отче наш Андрее,
Горько читаю твой святой канон.
Что, душе, откуда плакать станем
О прошедших окаянных днях?
Возопий и сердцем, и устами:
— Боже, помилуй, не отринь меня!
Входя постепенно в творчество Отца Романа, то и дело слушая его песнопения и вчитываясь в сборники стихов, я открывала для себя все новые и новые содержания в этой духовной безбрежности. Поначалу я думала, что Отцу Роману свойственно только уединение, чтобы духовно и творчески состояться. Но это оказалось не совсем так. Выяснилось, что Отец Роман может быть и православным воином и наставником («Ликует Рим в языческом весельи», «Вся Россия стала полем Куликовым», «Всезнайства ослепляющие блики», «Не разрывайте истину на мнения», «Матушка Добрынюшке наказывала», «Во времена лукавой гласности», «О, Сербия, ведомая к пропятью»), и монахом-отшельником, неподкупным взором взирающим на мир и видящим этот мир из глубины своего молитвенного сознания («Колыбельная», «Дом печали», «Девятый вал», «Звон погребальный. Диакон кадит безучастно», «Земля от света повернет во тьму», «Я проплывал на старой барже», «Я пойду, где стоят корабли…», «Обратитесь в детей» и др.).
Россия и отношение к ней — одна из самых значимых тем в творчестве Отца Романа, хотя, так или иначе, сугубо русской духовностью и свойственным ей мироощущением пропитана вся его поэзия. И боль за свою Родину, и гордость за нее и неотделимость от нее проходят через все его творчество.
Особенно в последнее время эта тема все острее и острее захватывает его сознание и проникает в его поэзию — теперь уже поэзию уединения, затвора. В затворе он не перестал писать стихи. Напротив, в молчании ему еще раз с новой силой открывалось его предназначение — поэтически запечатлеть Россию и то, что связано с ней сегодня, стихами «прокричать» ее необычный духовный путь, не обходя при этом все самые больные сопровождающие этот путь явления (Сборники стихов «Русский куколь», «Радоваться небу», «Пред всеми душа виновата», «Одинокий путь», «…И горько слово») [6 — 9].
Но достаточно о своем опыте и своем восприятии творчества Отца Романа. Перейду к тому, как оно отразилось в душах и сердцах других людей, между собой незнакомых, далеких по профессии и стилю жизни. Я просила самых разных людей написать мне что-то из этого. Приведу, не комментируя, их впечатления и переживания.
Ольга К, референт — редактор:
Искусство, искусственность, искус, искушение... — слова однокоренные. Искусство, как одно из понятий этого ряда, душа страдающая, душа, истекающая болью, не приемлет. Мне открылась эта истина в минуты горя, казалось бы, безутешного, граничащего с отчаянием. Горя, в котором личность растворена без остатка, утратила все и всяческие опоры, собственно, личностью-то перестала быть. Горя, в котором душа каменным изваянием застыла в безысходности, в шаге от самоуничтожения.
Смерть сына, тринадцатилетнего мальчика, талантливого художника... Земля буквально ушла из-под ног. Чувствовала себя, как рыба, выброшенная на берег: хватала ртом воздух, а он, вместо насыщения, только усугублял удушье. Ни классическая музыка, ни признанные шедевры поэзии не приносили облегчения: все это не про то, все это неуместно, не нужно, напрасно, не для меня и не про меня...
Но вдруг, о чудо! Звучат песнопения иеромонаха Романа. И жесточайшая боль стала утихать. Отступила, отпустила судорога души, этот внутренний спазм. Ослабило хватку отчаянное желание умереть ("Ведь что мне теперь на этой земле делать?! «) Возвращалось чувство жизни и, если не осознание ее смысла, как дара Божьего, то, по крайней мере, императив: необходимость, долг, крест...
Нет, этому невозможно дать словесное определение, оно в любом случае будет неточным. Но утоляющим боль может быть только подлинное слово, то, что Свыше. То, что было в начале начал... То, что не от человека и не от искусства.
А потом слезы, слезы, слезы... и тихая надежда на то, что я не покинута в земной жизни, не оставлена, не забыта Богом...:
Душа, подстреленною птицей,
Как жизнь, впивает словеса,
И воском от свечи струится
В ладонь горячая слеза.
Александр В., менеджер, экономист:
В канун 2000 года мы, по обыкновению, пригласили отца моей жены Виктора Александровича Волконского (математика, доктора экономических наук, профессора). В это время он завершал свою книгу «Драма духовной истории: внеэкономические основания экономического кризиса». В книге раскрывается эффект пассионарности применительно к настоящему моменту истории России, не самой лучшей фазе её состояния. В это время, за два-три часа до полуночи, я поставил послушать кассету с песнями Отца Романа в авторском исполнении. Послушав с большим интересом несколько песен, Виктор Александрович с искренним удивлением спросил: «что это? кто это?». «А это то лучшее, и тот, кто в малом исключении останется нам и нашим потомкам от двадцатого века», — ответил я. Поговорив немного — Новый год и новый век неумолимо наступал на наши планы — мы пришли к выводу, по крайней мере, мне стало особенно ясно, что творчество Отца Романа — это тот призыв, тот порыв всего сущего, который ознаменует приближение к новой фазе подъема человечества, причем подъёма на новом духовном уровне. А само творчество выступает как предтеча и как движущая сила новой эпохи, эпохи новых смыслов, акцентов, и действий.
Позже, уже в наступившем двадцать первом веке, я перечитывал одну из книг о Серафиме Саровском, где говорится, что за мирским ходит один лукавый, а за монахом — десять. «Да, а сколько тогда ходит их за Отцом Романом, как ему борется, какую неимоверную битву несет он в себе, как с таким творческим богатством и известностью можно побеждать и уберечься от гордыни, сребролюбия, самолюбования — а вот можно, а вот именно такой человек и должен вести за собой в завтрашний день многих и многих!» — подумалось мне.
Андрей Л., аспирант, психолог.
Я прослушал «Иерусалим, Иерусалим». Данная песня в исполнении Иеромонаха Романа — мощная метафора, способная вызвать катарсис. Наверно каждый услышит в этой песне своё. Я своё услышал. Я понял один свой грех, возможно немалый. Строки песни: «Не признал Христа, Господа отверг, потому твой дом пуст» всколыхнули во мне переживания особенно сильно. Я рад, что прослушав эту песню, смог вскрыть в себе защиту, обнажить часть своего «Я» для себя самого в неприглядном виде. Это поможет мне начать исправляться. Работа над собой в обнаруженном направлении только начинается, но это уже что-то. Я рад, что услышал песнопения Отца Романа. Их много не послушаешь сразу. Необходимо отвлечься от дневной суеты, вдуматься и вчувствоваться в песнопение и пережить его. Слава Богу, что после первого же прослушивания меня проняло!
Мария В., художник.
Любое настоящее Творчество в прямом и высоком смысле — исповедь, облеченная в образы, зримые или слышимые. Все творчество о. Романа Матюшина очень лиричное, хрупкое, очень интимное. Как талантливый человек, он тонко чувствует и передает красоту Божьего мира, чисто и благоговейно восхищается делом рук Творца, изумляется гармонией Бога (»Руки деревья подняли в праздничных кружевах" Рождественская ночь), вплетает в тексты песен свое личное покаяние, созвучное времени года ("Радость моя, наступает пора покаянная..." Осень).
Вся природа опоэтизирована, в ней нет несовершенства, все располагает к раздумьям, внутреннему вниманию, все видится с любовью, все живое и одушевленное (даже в грязи лужи отражается прекрасный месяц! ). Это бесконечное желание души славить Творца делает поэзию Отца Романа очень близкой и дорогой каждой христианской душе. Поэтому, спев свои первые тихие и робкие песни под гитару в келье, он сразу стал известен и любим.
В наше время такая поэзия — большая редкость и, думается, просто необходима для молодежи, лишенной красоты русского языка, и что особенно важно — глубокого, чистоговидения мира.
Светлана Л., математик.
Впервые я услышала песнопения отца Романа лет двадцать назад. Тогда мы переписывали их с магнитофона друзей бессистемно, не зная деления на циклы. Сердце радовалось и приятному голосу, и красивым стихам, и близким мне размышлениям автора о жизни , о человеческой душе, об Отечестве. Прошло много лет. Но странно… Слушая песнопения, я обнаруживаю, что они свежи для меня так же, как и тогда…Стремление батюшки к идеалу в своих песнопениях настраивает на возвышенное и сейчас.
Анна С., клинический психолог:
Впервые прочитала стихотворение о. Романа очень давно, в начале перестройки, в каком-то отрывном календарике. Помню, очень понравилось, даже жалела потом, что не переписала…
Позже не раз слышала его имя от верующих знакомых, а потом получила сразу от кого-то подарок — несколько кассет с записями песен. И вот тогда проняло, я была уже относительно взрослым человеком, вроде начала что-то понимать. С тех пор обращаюсь к ним — нечасто, так как это всегда тяжело для меня. Тяжело, потому что для меня песни Отца Романа — это творчество страдающего человека, страдающего очень глубоко и непрерывно. Из-за того, что окружающая жизнь, по большому счету, непригодна для человека, а он в песнопениях воспринимает ее в детстве как родную, что ли, и только со временем осознает, насколько она, эта жизнь, не для него. И вот он принимает это понимание и страдает, и еще тоскует по какой-то другой жизни, про которую мало что знает, и сомневается, возможно, и боится, и мечется, но все равно тоскует и плачет. И когда ко мне такая тоска подступает, я включаю его песни. Послушаю, поплачу, и живу дальше
И вот еще один, заключительный пример, из студенческой жизни, довольно неожиданно оказавшийся поэтическим, отцеромановским…[16], Раскрывая в лекционном курсе в Институте психологии РГСУ онтологию уровня «душа», я вскользь упомянула о своей идее русского катарсиса как духовно — ориентированного психотерапевтического метода, и о том, каким себе его представляю. Разумеется, сказала, что все, что мне об этом известно — это либо случайно встречающееся в жизни, где нет специальных психологических приемов и где русский катарсис «просвечивает» просто как свойство русской души, либо он возможен и в нашей психотерапевтической практике, но уже тогда, когда мы сознательно к этому стремимся. Через несколько дней после этого одна студентка, давно интересующаяся христианской психологией и психотерапией и пишущая по этой теме курсовую работу, привела в соответствие мои мысли о русском катарсисе со словами духовной песни Иеромонаха Романа, о которой я упоминала когда-то в личной беседе с ней. Она сказала: «Помните, Вы говорили о русском катарсисе?! А эта песня Иеромонаха Романа «Я проплывал на старой барже..» Стихи, да и музыка его к ней… Ведь это и был тот самый русский катарсис в жизни». И она напомнила мне текст песни, который уже знала наизусть [13-14]:
Я проплывал на старой барже
Под колокольный перезвон.
Налево — люд, направо — башни,
А дале — чистый небосклон.
Мне говорил рыбак пропитый
О том, о сём — похоже врал -
И головою непокрытой
Мое молчанье одобрял
Кричал на ухо одесную,
Мол окрещен, хоть нет креста.
Рукой, что помнит мать родную
Иконку стертую достал,
И, показав, вложил обратно,
И замолчал, и закурил,
Болтало от волны накатной,
И он опять заговорил.
И так стоял в обновке ватной,
Наивно душу отводил.
Иваном звать. Давно понятно,
Иначе б по-другому плыл.
Ах, перевозчик мой случайный,
Туда ли правишь, дорогой?
…Все тише звуки, все печальней,
Вот и умолкло за спиной.
Процитированные стихи и мелодия песни «Я проплывал на старой барже» оказали такое духовное влияние на внутренний мир молодой студентки, что она сама невольно сопоставила полученное при прослушивании внутреннее ощущение с идеей русского катарсиса, с менталитетно — ориентированной духовной психотерапией.
Литература
Краткие сведения об авторе
Фанталова Елена Борисовна
Должность — доцент кафедры нейро — и патопсихологии и кафедры общей психологии МГППУ.
Ученая степень и звание — кандидат психологических наук, доцент.
Служебный адрес: 127051, г. Москва, ул. Сретенка, 29. Московский Городской Психолого-Педагогический Университет ( МГППУ), телефон 8 (495) 632-91-99.
Домашний адрес: 109044, г. Москва, ул. 2-ая Дубровская, д.4 кв. 35, домашний тел.: 8 (495) 677-15-09, моб.тел.: 8 (915) 677-15.09.
Сфера профессиональных интересов: духовно-ориентрованная психотерапия и психодиагностика.
Основные публикации: