Дискуссия «Отражение русского менталитета в психотерапии»

Общероссийская профессиональная психотерапевтическая лига

МЕЖДУНАРОДНЫЙ КОНГРЕСС «ИНТЕГРАТИВНЫЕ ПРОЦЕССЫ В ПСИХОТЕРАПИИ И КОНСУЛЬТИРОВАНИИ. ПСИХОТЕРАПИЯ ЗДОРОВЫХ. МЕДИАЦИЯ».

Отражение русского менталитета в психотерапии
МОСКВА, октябрь 2011 г.

В октябре 2011 г. в Москве в рамках международного конгресса «Интегративные процессы в психотерапии и консультировании. Психотерапия здоровых людей. Медиация» состоялась дискуссия на тему «Отражение русского менталитета в психотерапии». Предлагаем Вашему вниманию выдержки из ее стенограммы.

В.В. Макаров:
Сегодня говорить о русском менталитете очень трудно, потому что в отличие от психологии человека, его менталитет меняется достаточно быстро. Сегодня в нашей стране огромные изменения. И самое стабильное в ней — отсутствие стабильности. Это первая характеристика. Вторая характеристика — резко усиливается расслоение общества: расслоение по уровню образования, по уровню культуры, расслоение по материальному уровню. И эти влияния еще ждут своего изучения.

Поэтому я буду говорить только о традиционном менталитете. Традиционно русский менталитет характеризуется полагаться на случай — «авось да небось», и, как следствие — постоянная готовность к подвигу. И отсутствие способности годами скрупулезно готовиться к этому подвигу. Вернее — просто работать. Поэтому наш подвиг — это всегда колоссальное напряжение сил, а часто — и саморазрушение. Еще одна традиционная особенность нашего менталитета состоит в соборности. Мы все еще считаем, что все решается обществом, «всем миром». И одновременно — доверяем верховной власти и полагаемся на нее, даже когда этого не стоит делать.

В результате этого у нас сложилась очень своеобразная психотерапия, западные коллеги до сих пор не могут осознать, как в зале можно собрать три тысячи человек и за три часа закодировать их таким образом, что они длительное время не потребляют спиртное. Западные специалисты до сих пор не могут понять, как можно вылечить то или иное патологическое состояние за одну встречу. Профессор Александр Лазаревич Катков прямо говорит о том, что наши люди ориентированы на чудо, и мы не должны лишать их возможности явления этого чуда с нашей помощью.

То есть у нас психотерапевт — больше, чем психотерапевт. Часто это еще и учитель жизни. Клиент из США, например, 30 минут из нашей часовой встречи обсуждал со мной размер гонорара, торгуясь за каждый доллар. Русский человек в этом случае либо согласен — либо нет. Те же 30 минут немец подробнейшим образом расспрашивает меня, что я буду делать с ним. В оставшиеся 30 минут мы работаем. Носитель же русского менталитета, вне зависимости от того, русский ли это, украинец, белорус, еврей или татарин — главное, человек, много поколений предков которого живут в нашей стране, если приходит — доверяется полностью.

М.Е. Бурно:
Мне по душе то, что говорит и пишет Виктор Викторович о будущем нашей психотерапии, о том, что наша психотерапия со временем в мировой культуре будет занимать такое же высокое место, как русская литература. Прежде всего, думается мне, конечно, русская психологическая проза, а также русская живопись, русская музыка. Думаю, чувствую, что не может быть иначе — со временем, конечно. Помню, в перестройку приехал к нам французский психотерапевт, психоаналитик Леон Шертóк, так по-французски ударение. Он уже ушёл из жизни. А мальчиком уехал от нас с родителями во Францию и говорил по-русски хорошо. Помню, несколько раз он приезжал к нам на кафедру. Спорил как-то с профессором Рожновым и юмористически при этом говорил: «Молчу, молчу, а то я попорчу твоих ассистентов». Так вот, он выступал в МГУ перед студентами. Это было тогда необычно, конечно, — психоаналитик, француз, хотя хотел, чтобы его называли Львом Давидовичем. Он сказал тогда, что в России, в стране Достоевского, не может не быть со временем великой психотерапии. Так и напечатал в своей статье, которая была опубликована в газете «Монд». Прислал мне эту газету. Моя жена перевела статью. И вот думаю, что русская психотерапия, так же как поначалу русская философия, таилась, гнездилась, порою отчётливо проявляясь, в психологической русской прозе. Даже оба психотерапевтических подхода здесь высвечивались — подход психологический (в широком смысле) и подход естественнонаучный, клинический. Психологический — это Достоевский, это Андрей Платонов, Михаил Булгаков. Я чувствую, понимаю, как много там истоков психотерапии, как много того, из чего выйдет наша великая в будущем психотерапия. И психологическая проза, так сказать, естественнонаучная, земная, одухотворённо-материалистическая — это проза Льва Толстого, Чехова, Куприна. Если всмотреться даже в сегодняшнюю нашу психотерапию, то в психологически-ориентированной нашей психотерапии видятся, по-моему, ростки прозы Достоевского, Платонова, Булгакова, в том числе, с религиозными переживаниями. Это наша, например, полимодальная, психотерапия. А в клинической, естественнонаучной, классической психотерапии, например, консторумской, видятся зачатки толстовской, чеховской прозы.

Е.В. Макарова:
Исследования можно проводить на массах и на отдельных индивидах. Я бы хотела поговорить о ситуации, которая близка лично мне, поскольку моя клиническая практика осуществлялась на данный момент исключительно в Австрии, то есть за пределами России, но работала я при этом как с австрийцами, так и представителями других стран и народов, но так же с русскими клиентами и пациентами. К какому психотерапевту идет русский человек, находящийся или проживающий за границей? Русский пациент, который не настроен на интеграцию в новом обществе, новой стране, идет к русскому профессионалу. Русский человек, который желает интегрироваться в новой стране, идет к психотерапевту — представителю той самой страны, пытаясь через психотерапевтический процесс понять мышление местных жителей. Русский человек, который не собирается ни интегрироваться в новой стране, ни оставаться в ней русским человеком, идет к представителю другого народа, например, к французскому терапевту, проживающему в Австрии. Убедить русского пациента в своем профессионализме намного сложнее, чем, например, австрийца. Австрийцы верят в профессию. Если они идут к врачу, то они доверяют ему и делают то, что он говорит. Ведь даже жену врача называют Frau Doktor и она становится кем-то, кто знает больше, и кому можно доверять. Это — к теме молодых психотерапевтов: если пациент-австриец приходит к молодому специалисту на лечение, он буквально за первые пару сеансов начинает верить в то, что этот психотерапевт достаточно квалифицирован, может ему помочь, потому что он психотерапевт. А в работе с российскими пациентами необходимо добиваться уважения. Я очень много работаю с беженцами из России, которым, к сожалению, пришлось не по собственному желанию переехать в другую страну на постоянное место жительства, они были вынуждены уехать. Работа с ними очень сложна. Поскольку в момент, когда человек выходит из тяжелого депрессивного состояния, происходит некий щелчок, и он начинает смотреть вокруг себя, и тут же просыпается чувство зависти и соревновательности: «вот почему я — пациент, а вы — терапевт, почему мы оба русскоговорящие, русские, а у вас — хорошая позиция, а у меня — плохая позиция?». Тем не менее, есть мнение, что русские люди обладают специфическим мышлением. Можно заметить, что каждый русский человек горд своей, никому не понятной русской душой. Это — наша государственная гордость. Существует мнение, что русские люди обладают смешанным типом мышления — рациональным и магическим или мистическим, что и приводит к тому, что русская душа воспринимается как что-то очень специфическое. С другой стороны, я хочу отметить следующее — что бы ни приходило в Россию — какая методика, какая теория — все равно она станет русской, есть такой тип поведения «I do it my way», то есть «Я делаю это по-своему». Это для меня и объясняет наличие восточных версий известных и принятых в мире методик, а также теорий, которые являются гениальными, но, к сожалению, не доходят до международного уровня, потому, что российские профессионалы — не все, конечно, но большинство — еще не научились выносить свои идеи и методики за пределы страны, переводить их на язык, который будет понят за пределами нашей Родины. По моему личному мнению, большинство восточных версий известных методик давно уже не являются версиями. Они являются отдельными новыми методиками, которые стоят или были построены на определенной классической базе, как и все современные психотерапевтические методики. Другой момент, о котором я хотела бы сказать — это момент очень важный, который происходит у нас в обществе. Во время распада Советского Союза произошел раскол между поколениями как в духовном смысле, так и в смысле житейском, между старшим и молодым поколением, когда молодое поколение попыталось сделать все по-своему, по-новому, не пользоваться опытом старших, и на многих фронтах очень сильно проиграло, что мы и видим, рассматривая клиническую карту современного россиянина, наличие кризисов... Я не говорю, что все только плохо, но, тем не менее, у нас в России, у нас, в психотерапевтической Лиге есть возможность не повторять эту ошибку и объединить молодежь и старшее, более опытное поколение, организовать между ними диалог и работать вместе. Подобная совместная работа тоже является для меня одной из характеристик российской ментальности. Мы являемся страной очень международной, то есть само этническое понятий «русский» очень размыто, что и отражается для меня в общественной деятельности российского психотерапевтического сообщества. Мы — одна из первых — единственных — стран с психотерапевтическим сообществом, которому удалось, во-первых, объединять сообщества не только по модальности, то есть, психоаналитики с психоаналитиками, гештальтисты с гештальтистами, все говорят на разных языках, говорят «ну мы где-то все психотерапевты, но все-таки не до конца», нам удалось объединить все модальности, а так же создать для всех объединений, всех сообществ общий совет. Такой практики в мире нет. В других странах психотерапевты еще не добились такого состояния, в котором они могли бы объединиться под одним лозунгом «Мы — психотерапевты, и у нас одна миссия», то есть переступить через какие-то свои личные качества и обиды и объединиться.

Другой характеристикой российской ментальности для меня является еще пришедшее, возможно, из царских времен желание иметь батьку, отца. У нас Родина — мать, она олицетворяет материнство. «Родина» — слово женского рода, в большинстве иностранных слов Родина — это отец, по-немецки, например, это Vaterland, что означает «Земля отца, отечество». Слово «Отечество» у нас тоже есть, но когда мы говорим о родной земле — это Родина. Но при этом должен быть общий отец, батька, им пытаются быть наши политики — подобное всегда наблюдалось и в последнее время (может быть, можно было и до этого проследить) есть иерархия отцов: есть царь, а есть принц, или наоборот, царь-отец, который уже отходит, но, тем не менее, присутствует — эта тенденция тоже прослеживается также и в психотерапии. Уровень науки или искусства — мы до сих пор дискутируем об этом — психотерапии, как профессии, которая очень динамично и мультимодально развивается в России. Меня это очень радует, мне кажется, будущее психотерапии в России выглядит очень светло, мы уже пошли намного дальше наших иностранных коллег, которые все еще варятся в своих супах зависти и разборок, пришедших от предыдущих поколений; мы уже вышли, по большей части, из этого процесса и идем вперед, и это — очень хорошая тенденция.

А.Ф. Бондаренко:
Что ж, теперь я продолжу ту линию размышлений, которую задали мои уважаемые коллеги. У меня, скорее, подход не от теории, а от практического, может быть, кросс-культурного аспекта. Дело в том, что в студенческие годы я подрабатывал экскурсоводом в Интуристе, и часто сталкивался — это было тогда редкостью, в семидесятые годы — с англичанами, с американцами, с французами, с немцами. Вот тогда я и обратил внимание на то, что структура общественного сознания носителей иноземной культуры в личном преломлении у тех людей явно отличается от нашей. Уже отличается на бытовом уровне. Например, в нашей ситуации трудно себе представить, чтобы, скажем, в порыве выяснения семейных отношений русская женщина разбила чашку, а ее муж построил примерно такую конструкцию: «зачем ты уничтожаешь мою собственность?», в то время, как для американской ментальности это совершенно нормальное высказывание. Отличается и на уровне социальных идеологем, что проявляется в специфически подчеркиваемых ценностях — как в форме символов и знаков, так и в виде преобладающей семантики. Многие годы я работаю в лингвистическом университете. Это такой киевский аналог московского иняза имени Мориса Тореза. В связи с тем, что я довольно хорошо владею английским языком, неплохо французским, ко мне часто обращались иностранцы, потому что не требовалось перевода. И вот я обнаружил, что мне легче проконсультировать трех американцев, чем одного нашего пациента — женщину или, тем более, мужчину. Вот с каких эмпирических посылов начал я рефлексировать на эту тему. Именно в подобных микрообстоятельствах легко уловить, в чем заключается трудно передаваемая на словах, но легко ощущаемая в непосредственной ситуации специфика ментальных отличий. Ментальные отличия — тонкие смысловые различения эмоциональных реакций, умственных реакций на происходящее. Я вчера демонстрировал коллегам статью 2011 года в журнале Cross-cultural Researches. Эта статья профинансирована одним американским институтом, там в ней подписано 30 с чем-то авторов, 5 из них иностранных, и 25 или 27 наших российских авторов, начиная от Москвы до Владивостока. Эти современные любители закордонных грантов доказали следующее: феномена русской души не существует. По той простой причине, добавлю от себя, что, если применить тест, описывающий наиболее обобщенные личностные характеристики, к примеру, Big Five, то окажется, что по характерологическим чертам русская выборка никак не отличается от иностранной. Понимаете, что делает позитивизм и жажда заработать хотя бы на чем-нибудь, хоть на сопоставлении черт характера? Предельная коммерциализация всех человеческих отношений, кстати, тоже изобретение не русской культуры и не русского менталитета. Так вот, если мы возьмем с вами, например, китайцев, папуасов, австралийских аборигенов и наших мужиков с украинских хуторов и определим у них темперамент то, я вас уверяю, кроме четырех видов темперамента там никакого пятого темперамента мы не вымеряем. Ментальность не сводится ведь ни к чертам характера, хотя может как-то влиять на них, ни, тем более, к особенностям темперамента. Ментальность заключается в персонализированном, в интериоризированном в процессе онтогенеза иерархическом наборе смысловых различительных признаков, с помощью которых у человека происходит ориентировка в действительности и выработка ответной реакции на происходящее. Например, в ситуации стресса представитель германской культуры будет пытаться анализировать, что происходит и разобьет это событие на мельчайшие логические операции, подведя под конкретные действия сторон психоаналитическую подоплеку. В ситуации конфликта человек, воспитанный в американской, то есть в когнитивно-поведенческой культуре, попытается обсудить все обстоятельства, оценить стимулы и реакции и вывести соответствующее резюме. Как отреагирует русский человек на конфликт? У него есть две глобальных реакции. Первая реакция — глобальная реакция обиды, а вторая — это реакция компенсаторного ответного действия — либо прощения, либо отмщения. Кстати, психоанализ: он отлично работает с католиками, очень хорошо помогает протестантам с их эдиповым комплексом и комплексом кастрации. Но мы не можем забывать о том, что у русских нет эдипова комплекса, ведь у нас в религии единство отца, сына и святого духа. Кроме того, иным правовым нормам подчиняется семейная традиция, в частности — традиция наследования, ведь по «Русской правде»» после смерти мужа кто становится наследником в семье? — Жена. И в русской Правде записано — это XI век, тысячу лет тому, — что мать имеет право лишить наследства дочь или сына, если те будут неправильно себя вести. Потому и не было смысла матери с раннего возраста эксплуатировать особенности женского тела, прижимать к себе этого младенца, чтобы он в будущем поделился с ней деньгами, и она смогла бы распределить их между детьми. Ведь мужчины обычно умирают, я надеюсь — не секрет, раньше женщин. А в католическом святом семействе кто становился наследником? Кто становился наследником, когда муж уходил в лучший мир? Первенец мужского пола. Вот почему женщина, мать за него билась-то — чтобы он потом поделился с нею и с братьями да сестрами своим имуществом, оставшимся после отца. А если имущества не доставалось — если не было первенца — кто тогда распоряжался имуществом? Католическая церковь. Вот о чем мы забываем.

Все, что я говорю, общеизвестно, просто мы часто забываем об этом. Кроме того, русская культура не экспансивна, ведь у нас нет проповедников. Мы не ездим по миру с проповедями и просветительством во имя добра и милосердия. Это к нам приезжают миссионеры с зарубежными молитвенниками и психотехниками. Учат нас, так сказать, правильному пониманию жизни на свой манер. Так вот наша задача, как я ее вижу и понимаю: по велению души и по долгу ответственности, а не на заокеанские гранты изучать, фиксировать психологические особенности, которые отражают русский менталитет и заявляться на площадки мировой психотерапии не в качестве эпигонов западных подходов, а, наоборот, с просветительской миссией. Показывать универсализм, универсальность русской культуры, которая так же может служить огромным ресурсом, средством психотерапии. Возьмем, к примеру, проблемы, которые на западе никак не решаются — проблемы сотериологические, проблемы отношения к смерти. Ведь западная трактовка феномена человека какова? Что это абсурдное, случайное явление во вселенной. Отсюда западная тенденция впасть в предельный гедонизм, неважно, в чем это проявляется — в рок-музыке и танцах на похоронах, в предельной утилизации человеческих останков или в движении New Age. А русская философия и культура трактует человеческую жизнь как тайну, как чудо. Это совершенно другое отношение к жизни. Английские коллеги говорят мне: «Саша, в вашей культуре чрезмерно носятся со смертью. Вот у нас главный праздник — Рождество, а у вас главный праздник — Пасха». Я разъясняю, что мы не носимся со смертью, просто вопросы коммерческих удовольствий не так нас занимают. Ведь у них же 25 декабря, если говорить о Рождестве, — это большое торговое и коммерческое действо, разве не так? А у нас? Тихий, совершенно непоказушный домашний праздник. Пасха у них вообще праздник, рядоположный с другими. А у нас это главное торжество в мире. Это праздник преодоления духом человеческим смерти. «Смертию смерть поправ», — как много говорят эти слова каждой русской душе. И вот я хотел бы завершить свое выступление тем, что эти особенности: и менталитета, и культурного ресурса нашей психотерапии — они, к сожалению, так сложилось в нашей трагической истории, — исследованы недостаточно. Нам надо пытаться посмотреть на себя заинтересованным углубленным взглядом. Спасибо.

Л.Г. Митехтина:
Россия создала свою цивилизацию — православную цивилизацию. В России — имперское сознание. Империя как язык, который нас объединяет, мы все имеем в себе — всех признавая, всех ценя, почитая и так далее, в этом — значение империи, значение имперского сознания. Поэтому и стало возможно объединение психотерапевтов всех направлений в одном профессиональном объединении — именно благодаря такому типу мышления. Если обратиться к истории — то следует вспомнить, что в конце XIX века в России было написано более 40 учебников по психологии. Психология преподавалась везде. Она, во-первых, преподавалась во всех духовных заведениях, начиная с семинарии, академии, магистратуры, докторантуры и так далее, она преподавалась в университетах и была введена. В XIX веке было четыре ведущих психолога, по крайней мере, которые, на мой взгляд, являлись интересными — Офейлов, Карпов, Зубовский, Голубинский. И принцип этой метафизической, или идеалистической психологии заключался именно в том, что он был построен на создании своей русской школы. Он был построен на синтезе. Потому, что последний учебник Голубинского как раз заключался в синтезе богословского, философского, психологического знания. Там было написано: умозрительная психология, умозрительная философия и умозрительное богословие. Даже была еще одна психологическая линия — святоотеческая. Так, святитель Феофан Затворник, еще совсем мальчиком, закончив семинарию, остался там дополнительно еще на два года, чтобы изучать психологию. Потом, когда уже он учился в Киево-могилянской академии, он приходил к профессору Офейлову и беседовал с ним о психологии. В дальнейшем он стал митрополитом, уехал в Иерусалим, перевел на русский язык, в частности, «Добротолюбие», произведение, невероятно значимое для нашего аскетического сознания, связанное с антропологией и со святоотеческим пониманием устройства человека, Добротолюбие — это учебник святых отцов о страстях, о нравственности, о добродетели. Святитель Феофан Затворник в конце XIX века поставил задачу создания христианской психологии. То есть, казалось, что уже была академическая психология, более 40 учебников было написано, психология преподавалась повсеместно. И при всем при этом он говорил о необходимости создать христианскую психологию и психотерапию, потому, что он был еще и выдающимся психотерапевтом — как можно сказать современным языком. И задачей христианской психологии он видел соединение философского, богословского, психологического и опытного знания в понимании человека и непосредственной, конкретной ему помощи. Так что мы имеем большое историческое наследие, которое при обращении к нему будет иметь большое значение для развития психотерапии, психотерапевтического знания, психотерапевтического подхода, что, я думаю, тоже связано с с пониманием того, что мы сейчас здесь говорим и обсуждаем. Спасибо.

А.С. Баранников:
Конечно, наш менталитет связан со способами выживания, присущими народу, который проживает в определенных географических границах. Лев Гумилев говорил, что этнос — это не просто границы, в которых живет тот или иной народ, это — способ выживания. Он имеет свои географические, религиозные и социальные предпосылки. Он возник на огромных территориях, где из-за сезонности земледелия не было привычки к монотонному постоянному труду, где всегда была подверженность стихии и непредсказуемости погоды. И христианство, которое к нам пришло в X веке, говорило, что рай — только на небе. А наша греховная жизнь, только лишь продвигает к настоящей жизни потом. В своем смирении, в своем труде мы готовимся к чему-то большему, а здесь на земле мы не должны радоваться.

В России никогда не любили умников. Они либо становились юродивыми, либо оказывались в темнице, либо подвергались пыткам. Разве можно было выживать на такой огромной территории без силы и централизующей власти? Если вы обратите внимание на исторический опыт, то борьба наших князей была иногда более жестокой, чем нашествие татар. В летописях написано, например, что тверской князь, захватив Торжок, поджег и уничтожил почти всех детей и взрослых. А вот татары оставили население, потому что нужно было собирать с них оброк. Но этот способ выживания был понятен. Об этом обычно говорят культурологи. Но очень важно то, какой след он оставил в нашей душе. Конечно же, это отразилось и на представлениях о ключевых ценностях — совести, ответственности, на понимании свободы. Это нелегкое наследие, которое мы несем, лучше видно со стороны, чем нам, непосредственно живущим в России. Я бы обратил внимание на те духовные ресурсы, которые присутствуют все-таки в душе каждого русского человека. Ведь обычно экзистенциальные психотерапевты защищают именно духовное измерение. Оно присутствует и в нашем культурном наследии и в тех истоках нашей психотерапии, о которых говорил Марк Евгеньевич. Наше культурное наследие содержит в себе и духовное ядро и Супер-эго. Фрейд не различал Супер-эго и совесть, но мы можем это уже различать достаточно эффективно. Мы по-разному их переживаем, и они приводят к разным последствиям для нашей жизни. Если для описания реальности Михаилу Булгакову пришлось использовать такой дикий образ, в котором Сатана правит бал, то, спрашивается, какие он имел для этого основания, и что это делало с людьми?

Я бы сказал так: культура хороша в той степени, в которой она совпадает с совестью. Если этот процент совпадения велик — то это хорошая культура, хороший коллектив, хорошее сообщество. Это представление открывает нам поле для работы и в обществе и в психотерапии. Мне кажется, что это очень важно — сказать о наших отличительных особенностях. Но важны и наши глубокие переживания, наша интимность, тот внутренний свет, о котором говорит, например, Григорий Соломонович Померанц. В 30е годы, в периоды репрессий, в годы войны, в послевоенные годы, когда он находился в лагере, этот духовный свет помогал ему справиться со страхом и отчаянием. Это то, что объединяет людей разных национальностей. Здесь речь идет о какой-то важной человеческой миссии — быть верным самому себе. Это важно не только для нас, но и для общества. Может быть, именно об этом нас предупреждал также и Платон, когда описывал историю погибшей Атлантиды как историю народа, потерявшего добродетель. Говорю об этом потому, что экзистенциальная психотерапия обращается не к абстрактному человеку, а к его духовному ядру. Мы, конечно же, должны учитывать культуральные особенности пациента и психотерапии, обращая внимание на то, в какой степени они затрудняют или облегчают нам доступ к духовности. Именно духовный потенциал нашей культуры является и духовным потенциалом нашей психотерапии. Спасибо.

М.Е. Бурно:
Природная русская особенность, в том числе, психотерапевтическая, состоит, по — моему, в том, что, в целом, русские люди не могут ограничиваться психотерапевтической техникой, потому что душа работает широко. Трудно мыслить и чувствовать строго по чертежу единой теоретической мысли, в рамках какой-то одной модальности, к примеру. По этой причине, когда психоанализ к нам пришел, то наш психоанализ сразу стал смешиваться с гипнозом, рациональной психотерапией... Это хорошо видно и в нашем дореволюционном журнале «Психотерапия». Это смешение методов психотерапии в природе нашей, это всегда так было. Клиническая отечественная классическая психотерапия тоже смешивает в себе разные психотерапевтические воздействия — в зависимости от того, что клиника скажет. Но два наших основных воздействия, в широком понимании это: для более простых душой пациентов гипноз доброй души, а для пациентов посложнее душой — сложная психотерапевтическая работа, помогающая им, часто страдающим переживанием несостоятельности, неполноценности, почувствовать, понять, осознать силу своей слабости и светло подняться душой. Полимодальная психотерапия как психотерапия, основанная на психологической теории, идет не от научной живописи клинической картины, а от концепции. Она тоже не может обнаруживать, реализовывать себя в одной модальности. В этой психотерапии особым образом, на основе объединяющей концепции, комбинируются многие модальности, по-русски «соборно» объединяются. И в этом тоже будущее нашей психотерапии, соответствующее национально-психологическим особенностям российской души. Спасибо.

А.Ф. Бондаренко:
Мне тоже хотелось бы высказать два таких суждения в заключение нашего скромного обсуждения сложной проблематики. Русский человек противоречив. Простой пример. Мы знаем из наших наивных учебников, что в эпоху Киевской Руси были междоусобицы. Но ведь это поверхностное знание никак не проясняет сущности происходящего. «Междоусобные войны» на самом деле стилистическое камуфлирование страшного народного конфликта — гражданских войн, вызванных тем, что не все русские люди приняли навязанное сверху христианство. Часть русских людей отстаивала родную веру предков, веру своего народа, и это до сих пор сохранилось в душе каждого из нас. Достаточно вспомнить Куликовскую битву, просто имена двух русских воинов, принявших на себя первый удар врага: Ослябя и Пересвет. Имена-то не христианские, правда же? Мы просто обязаны осмыслить истоки нашей противоречивости, усугубленной реформами Никона и стоичеством протопопа Аввакума, затем реформами Петра, убийством русского царя и его семьи в 1917 году и последовавшим за этим фактическим разгромом русской православной церкви. Другая немаловажная позиция, которую тоже стоило бы отрефлексировать, состоит, на мой взгляд, вот в чем: это на Западе к психологам обращаются за сочувствием. Или в поисках некоего ментального решения проблемы человеческих отношений. У нас сочувствие вкупе с состраданием всегда пронизывало всю ткань человеческих отношений. Русский человек обращается к психологу не за сочувствием, не в первую очередь за сочувствием. Он обращается за излечением и за этико-философским сопереживающим осмыслением происходящего с ним. Вот почему, на мой взгляд, принципиальная западная схема психотерапии и консультирования напоминает сделку: проблема — клиент — заказ — решение. Принципиальная схема русской психотерапии иная: жалоба — страдание — диагноз - исцеление. Эти моменты представляются мне принципиально важными в постижении русской традиции в психотерапии.

Е.В. Макарова:
Я бы хотела заметить, что, когда мы говорим о русской ментальности, не стоит говорить о национальности, потому что русский человек — это не значит, что у него русские гены, русская кровь и выглядит он как русский. Мы очень межнациональная общность.

Когда я говорю о ментальности, я имею ввиду русскую культуру, социокультурные сходства и отличия. То есть, мы говорим о русской культуре, которая может быть присуща человеку принадлежащего к различным национальностям, возможно проживающему в стране, на данный момент отделенной от России, как, например, некоторые пост-советские республики, или люди, которые были вынуждены уехать в другие страны, их рассматривают как русских, хотя они не являются русскими по национальности, речь идет о русской ментальности, о русской культуре.

В заключении мне важно пожелать всему нашему обществу и психотерапевтическому сообществу уважения к своей истории и гордости за свою культуру. А так же понимания того, что у нашей психотерапии всё только начинается! Впереди важная и интересная эпоха длительного развития!

В.В. Макаров:
Уважаемые участники, мы завершаем первую часть нашей дискуссии, она записывалась, она будет опубликована в наших бумажных средствах массовой информации, и также на сайте. Комалова София, наш ученый секретарь Лиги, будет продолжать дискуссию в течение года, а вторая очная дискуссия у нас будет в Киеве на Международном конгрессе:» Психотерапия, практическая и консультативная психология — сплетение судеб» Конгресс состоится 4-7 октября 2012 года, на Украине в Киеве. Там у нас будет значительно больше времени для проведения нашей дискуссии. До встречи!

В дискуссии приняли участие:

Макаров Виктор Викторович — психотерапевт, профессиональный консультант, доктор медицинских наук, профессор, заведующий кафедрой психотерапии, медицинской психологии и сексологии Российской медицинской академии последипломного образования, г. Москва. Президент Профессиональной Психотерапевтической Лиги, вице-президент Всемирного Совета по психотерапии,
Главный редактор ежемесячных научно-практических журналов Психотерапия, Вопросы ментальной медицины и экологии, World Journal for Psychotherapy, главный редактор «Профессиональной психотерапевтической газеты».
Психотерапевт европейского и всемирного реестров профессиональных психотерапевтов.
Контакты:
Эл. адрес: ,
Тел.: моб. +7 (917) 533-39-29, +7 (985) 925-90-36

Бурно Марк Евгеньевич — врач психиатр-психотерапевт, доктор медицинских наук, профессор кафедры психотерапии, медицинской психологии и сексологии Российской медицинской академии последипломного образования, г. Москва.
Вице-президент Профессиональной психотерапевтической лиги, председатель Комитета модальностей Профессиональной психотерапевтической лиги. Основатель и руководитель отечественного метода-школы «Терапия творческим самовыражением»,
Психотерапевт европейской и всемирной регистрации.
Контакты:
Эл. адрес:
Тел.: служ. +7 (495) 675-45-67

Бондаренко Александр Федорович — доктор психологических наук, профессор, член-корреспондент Академии педагогических наук Украины, заведующий кафедрой психологии Киевского национального лингвистического университета, профессор факультета медицинской психологии Киевского национального медицинского университета, приглашенный профессор Лондонского университета и Лейденского университета, научный руководитель Межуниверситетского Центра консультативной психологии, г.Киев. Руководитель модальности «Этический персонализм».
Контакты:
Эл. адрес: ,
Тел.: служ. +38 (044) 287-23-01

Макарова Екатерина Викторовна — Психотерапевт, психоаналитик, менеджер по международным связям Профессиональной психотерапевтической лиги, Национальный представитель Российской Федерации в Европейской Ассоциации Психотерапии, председатель молодежной секции Всемирного совета по психотерапии, выпускница университета имени З. Фрейда, Вена (Австрия) — Москва (Россия).
Контакты:
Эл. адрес:
Тел.: моб. +7 (916) 507-58-10 (Россия), +43 (660) 212-04-33 (Австрия)