Рейф И.Е. Гипнотическая аура звучащего художественного слова

Рубрика «Статья номера»

Гипнотическая аура

Звучащего художественного слова

Рейф Игорь Евгеньевич,
врач по образованию, в 1970-х гг. работал в Клинике реабилитации 1-го ММИ им. Сеченова. В последние 20 лет занимается журналистикой. Автор книг «Мысль и судьба психолога Выготского» (М., 2011), «Технология отдыха» (М., 2014), научно-популярных статей в журналах «Врач», «Наука и жизнь», «Знания — сила» и др. С 1998 г. проживает в Германии. Адрес эл. почты автора:

«Каждый умирает в одиночку». К этому известному афоризму можно было бы добавить: и в тишине. Если, конечно, не в уличной катастрофе, не вследствие стихийного бедствия и т.п. Одним словом, в том, что зависит от нас, мы стремимся обеспечить тяжелобольному максимум психического покоя, изолируя его от внешних раздражителей, которые, по всеобщему убеждению, способны лишь усугубить его и без того тяжкое состояние. Только всегда ли во благо?

Мне вспоминается один эпизод из моей собственной жизненной практики, когда я много лет назад «загремел» в инфекционное отделение больницы им. Боткина с острым вирусным гепатитом. Никогда, признаюсь, не встречал я на своем веку столько смертей, как в этом желтушном отделении, может, потому, что попадали сюда люди, как правило, уже обременённые сопутствующими серьёзными болезнями. Одна из палат на шестерых, отгороженная от коридора прозрачной стеклянной перегородкой, предназначалась для особенно тяжёлого контингента. По отношении к нам, ходячим, её пациенты находились как бы в аквариуме, так что, прогуливаясь по коридору, мы были невольными свидетелями того, как день за днём угасали здесь больные, впадая в необратимую печёночную кому.

Слухами земля полнится, а больничное отделение в особенности. И потому о каждом из обитателей «аквариума» мы были слегка наслышаны, переживая за тех, кому так не повезло. Но особенное сочувствие, помнится, вызывал у нас худощавый седой мужчина лет пятидесяти — может потому, что было о нём известно чуть больше, чем о других. Рассказывали, что до болезни занимал он какой-то ответственный пост не то на радио, не то на телевидении, причём был он одинок, и вот сейчас, в критическую минуту, оказался совсем заброшен. Какие-то люди с сосредоточенно деловыми лицами, правда, навещали его, но то была всё дальняя родня, привлечённая в больницу не столько родственными чувствами, сколько близким и, видимо, немалым наследством. Нам же сквозь полупрозрачное стекло было видно, как морщится и страдает больной от этих утомительных и ненужных ему визитов. Когда же его подсоединили к кислородному коллектору, всем стало ясно, что дни его сочтены.

И вот однажды, во время вечернего моциона, мы с моим соседом по койке остановились против застеклённой палаты, привлечённые необычной картиной. Тот самый пациент, о котором я только что рассказал, сидел на стуле рядом с изголовьем своей кровати, придерживая одной рукой кислородный катетер, а другой силясь дотянуться до постели, где был установлен роскошный и редкий по тем временам «Филипс». Судя по всему, он пытался поймать иностранные радиоголоса.

— Ничего себе, — присвистнул мой спутник. — По-моему, уж что-нибудь одно: либо «Бибиси», либо кислород.

Кажется, я ничего не ответил тогда на эту простодушную реплику, но про себя подумал: «Значит, живой дикторский голос, прорывающийся сквозь треск и помехи в замкнутый мир палаты, необходим для него в эту минуту не меньше, чем кислород».

Эта гнетущая тишина

В самом деле, почти каждый приковывающий к постели недуг — это, как правило, ещё и испытание одиночеством. Родственники посидят и уйдут, а ты останешься один на один со своими мыслями. А что за мысли у больного — известно. Они, как вол, запряжённый в колесо, движутся по монотонному замкнутому кругу, перемалывая в голове всё одну и ту же безысходную ситуацию, плотной завесой закрывающую твой завтрашний день. Ты бы, кажется, и рад забыться, совсем ни о чём не думать, но так уж устроена наша голова, что не думать мы не можем. А боль и страдание, не находящие себе выхода в вязкой тишине палаты, только подливают масла в этот тусклый, ничего не освещающий огонёк.

Этот бесплодно-навязчивый характер мышления тяжелобольного человека, не несущий в себе никакого позитивного заряда, а лишь отнимающий последние его физические и душевные силы, замечательно описал Лев Толстой в «Смерти Ивана Ильича». «Он (Иван Ильич) не мог понять и старался отогнать эту мысль, как ложную, неправильную, болезненную, и вытеснить её другими, правильными, здоровыми мыслями. Но — странное дело — всё то, что прежде заслоняло, скрывало, уничтожало сознание смерти, теперь уже не могло производить этого действия. И что было хуже всего — это то, что она отвлекала его к себе не за тем, чтобы он делал что-нибудь, а только для того, чтобы он смотрел на неё, прямо ей в глаза, смотрел на неё, ничего не делая, и невыразимо мучился».

Конечно, не каждый, подобно недалёкому Ивану Ильичу (а в том, может быть, и состоит величие Толстого, что он сумел заглянуть в душу самого обыкновенного, заурядного человека), так затравленно переживает свою болезнь. Есть люди и посреди тяжкого недуга способные найти для себя духовную опору, иногда даже заново пересмотреть прожитую жизнь или, по крайней мере, найти в ней утешение. Но бесспорно хотя бы одно: любое тяжёлое, выбивающее из привычного русла заболевание, независимо от душевной организации человека, формирует в его мозгу так называемый очаг застойного возбуждения (по И.П.Павлову), негативно отражаясь не только на его душевном состоянии, но и на течении самой болезни. Возникает своего рода порочный круг, cyrkulus viciosus, вырваться из которого бывает не так-то просто, во всяком случае, с помощью одних лишь медикаментозных средств.

Передо мной страничка из иллюстрированного канадского журнала под заголовком «Мохнатые терапевты». В принципе, ничего нового: специально выдрессированные собаки, призванные облегчать жизнь прикованным к креслу инвалидам. Но сколько же радости приносят они своим ущемлённым жизнью хозяевам — эта радость буквально светится в их глазах на помещённых здесь же цветных фотоснимках, — как скрашивают своим чутким живым присутствием их грустное одиночество, привнося в него целую гамму свежих, волнующих впечатлений. А надо ли говорить, как остро нуждается в них замкнутый в четырех стенах больной, если даже мы, здоровые, страдаем порою от унылого однообразия нашего городского существования.

Нет, собаку в больничное отделение, конечно, не приведёшь. Но вот гладкошерстную кошку в палате загипсованных «спинальников» я бы поселил. Так же как поставил бы там клетку с хлопотливой белкой или звонкими попугайчиками, за которыми можно следить часами. Лишние хлопоты для персонала? Но они окупятся сторицей, когда у больных с тяжкими травмами станут быстрее заживать переломы или сократятся мучительные койко-дни пребывания их в стационаре.

И ещё одно небольшое личное воспоминание. Одна моя родственница навещала в больнице нашего общего знакомого, который погибал от послеоперационного перитонита и, надо думать, невыразимо страдал от болей. Чтобы только чем-то заполнить время, она, взяв его за руку, стала тихонько рассказывать ему о каких-то незначащих семейных пустяках, но вдруг спохватилась: «А, может, мне помолчать? Может, тебе тяжело меня слушать?» «Нет, нет, — поспешно перебил он её, — продолжай, мне легче, когда ты говоришь».

Выходит, даже обычное слово на уровне бытового разговора уже способно внести успокоение в душу страдающего человека, притупляя и самую боль. Не всякое, впрочем, слово, а лишь эмоционально окрашенное, в интонациях которого сквозит понимание и сочувствие. И здесь надо обладать достаточно тонкой душевной организацией, чтобы найти верный тон, чутко уловить, в чём нуждается близкий вам человек и что он хочет от вас услышать, а это, увы, дано не каждому. Не случайно далеко не все посещения родственников желанны в больничной палате, вынуждая медперсонал коситься на иных «визитеров» или встречать их с плохо скрытым раздражением.

Что ж, хорошо, если у человека в трудную минуту нашлась близкая, понимающая его душа. А если таковой не оказалось? Если он вообще одинок как перст? Надеяться на вечно занятый, спешащий персонал? Но и там, как вы понимаете, люди бывают всякие.

А ведь у больного впереди ещё и ночь и гнетущая больничная тишина, когда уснули соседи по палате, когда безмолвствует радио, и нет возможности получить хоть какую-нибудь психологическую поддержку извне. Да, больничные медики хорошо знают коварство этих ночных и, в особенности, предутренних часов, на которые приходится значительная часть смертей. Чаще всего это объясняют суточными особенностями нашего биоритма и тем, что ночью понижается уровень большинства физиологических функций. Но нельзя сбрасывать со счетов и чисто психологический фактор — подавленное состояние человека, которому трудно отвлечься от своих болезненных ощущений и дурных мыслей.

Страшно, что сил не хватит

Выдержать до утра,

Сядьте на край кровати,

Дайте руку, сестра.

В этих строках поэта А.Яшина, перенесшего в своё время инфаркт, как раз и переданы ощущения больного человека, которому предстоит провести долгую ночь один на один со своим недугом. Заканчивается стихотворение словами: «Утром не умирают. Солнце пойдет в обход».

Так чем же заполнить эту «стерильную» враждебную тишину? Может быть, завести в палате сверчка? Но не водятся сверчки в современных панельных домах, а профессия сверчковода, о которой писали когда-то И.Ильф и Е.Петров, как-то, увы, не прижилась. Известной альтернативой сверчку могли бы послужить часы с маятником, мерный ход которого почти не заметен днём, но зато отлично слышен ночью и может отчасти утихомирить рой растревоженных мыслей. А там, глядишь, подкрадётся и сон, который так упорно избегал изголовья больного в условиях томительного ночного беззвучия. Однако и маятник, и метроном, которым охотно пользуются психотерапевты на сеансах гипноза, это всё-таки лишь частичное решение проблемы. А какое же ещё другое?

Снотворное от Чуковского

«Здесь я забыл, что такое сон: некому читать мне. Если бы найти чтеца, я спал бы каждую ночь: главное, отвлечь мысли от работы». Это запись из дневника Корнея Чуковского от 1951 года. «Не только он в Куоккале читал нам, но и я ему, — вспоминает его дочь Лидия Корнеевна, в ту пору 10-летняя девочка, в книге «Памяти детства». — Постоянно, ежевечерне. Без моего чтения он не засыпал. Корней Иванович, здоровяк, великан, пловец и лыжник, смолоду до последнего дня страдал неизлечимым недугом — бессонницей. Расплата за повышенную впечатлительность, за одержимость трудом. Ложась, он гасил на ночь свечу, но угасить работу воображения оказывался не в силах.Ни бром, ни микстура Бехтерева, ни встречи с самим Бехтеревым, ни гипнотизёр, которого специально пригласил к нему Репин, ни физический труд, ни свежий воздух — ничто не приносило спасения от болезни. Помогало: ложиться как можно раньше и слушать чтение. И чтобы книга уводила за тысячи верст от тех мыслей, которыми он жил в тот день».

И далее следует описание того, какой должна была быть читаемая на ночь книга (интересная, но не слишком, «а то новый интерес захватит и тоже помешает уснуть», а всего лучше когда-то уже читанная и любимая, но полузабытая) и самое чтение («без взрывов, без излишней выразительности, усыпительно-убаюкивающее и в то же время с видимым интересом») — словом вся эта «усыпительная кухня», или, правильнее сказать, лаборатория, потому что то был успешный эксперимент, поставленный Чуковским на себе самом.

Но можно ли его объяснить только индивидуальными особенностями автора «Мухи-цокотухи»? Ведь очень многие, как известно, любят почитать перед сном в постели, правда, не привлекая для этого третьих лиц. У кого-то это может быть просто привычкой, однако есть обширная категория людей, кому такое чтение действительно помогает уснуть, причём несколько страниц какого-нибудь занимательного текста действуют на них не хуже снотворной таблетки. И даже если это связано отчасти с условным рефлексом, всё равно нельзя сбрасывать со счетов известную гипнотическую составляющую, присущую воздействию на человека художественного произведения как такового.

Вспомним, как трудно бывает нам порой оторваться от экрана телевизора, в особенности посреди увлекательного, захватывающего нас сюжета, чтобы переключиться на какой-то другой вид деятельности. В сущности, нам приходится при этом преодолевать состояние лёгкой релаксации, что требует определённого мобилизующего усилия. А то, что «голубой экран» действует наподобие своеобразного наркотика или, может быть, гипнотизёра, давно уже не составляет секрета. В самом деле, в процессе восприятия того или иного художественного произведения мы тоже попадаем в известного рода зависимость, если и не подлинно гипнотическую, то в чём-то всё же ей родственную. Мы странным образом расслабляемся и отдыхаем даже в момент самой острой интриги, когда все наши чувства, казалось бы, сплетены в один клубок, чутко отзываясь на каждый поворот сюжетных событий.

Однако парадокс здесь лишь кажущийся. Ведь переживания и эмоции, которые при этом нами владеют, называемые иногда эстетическими, совсем особого рода, отличные от того, что мы испытываем в реальной жизни. Забирая читателя или зрителя в свой сладкий плен, искусство заставляет нас на время забыть окружающее, забыть себя, послушно следуя воле и замыслу автора. И эти дистанцированные от реальности, как бы очищенные и выкристаллизованные эмоции соответственно и переживаются нами не так, как в обычной жизни, а спокойнее и отстранённее и, что называется, без выброса адреналина. Причём, как показали исследования в области мозговой полушарной асимметрии, подобный эффект связан, по-видимому, с функциональным преобладанием правого полушария, ответственного за наше образное мышление, к которому, в первую очередь, и адресуются произведения искусства. А на снятой при этом электроэнцефалограмме фиксируется возрастание амплитуды альфа-ритма, характерное, между прочим, для таких психических состояний, как медитация и гипнотический транс¹.

Таким образом, нет ничего удивительного, что страдавший бессонницей Чуковский засыпал, убаюкиваемый, под беллетристическое чтение. Удивительно, скорее, другое — что приём этот не получил до сих пор сколько-нибудь широкого распространения (исключение составляют лишь сказки, читаемые перед сном детям). Ведь если всё рассказанное Лидией Корнеевной имело отношение в основном к домагнитофонной эре, то теперь, когда сохранённая на магнитной ленте, CD или любом другом звуконосителе музыка или человеческая речь могут быть беспрепятственно доведены практически до каждой больничной койки и до каждого страдающего бессонницей человека, надобность в подобной «живой Иллиаде» отпала, по-видимому, навсегда.

О музыке, к которой, по свидетельству близко знавших его людей, был глух Чуковский (а иначе не преминул бы, наверное, взять её себе на вооружение), скажем совсем коротко. Да, конечно, тихое, успокаивающее её звучание в палате — это, бесспорно, лучше, чем пустая томительная тишина или сухое пощелкивание равнодушных приборов. К тому же, формируя некоторый эмоционально положительный отклик и облегчая, например, процесс засыпания, музыка, в отличие от других видов искусства, оказывает свое влияние на мозговые процессы не только опосредованно, через воспринимаемый нами символический звукоряд, но также и непосредственно, что подтверждается воздействием некоторых видов музыки на животных.

В последнее время появились музыкальные аудиозаписи, специально рассчитанные на гипногенный эффект. Авторы некоторых из них даже утверждают, что этот эффект теряется при перезаписи, что сомнительно. Впрочем, как и то, что подобная искусственная, электронно-синтетическая музыка способна конкурировать с классикой. Трудно, например, представить себе что-то более умиротворяющее и настраивающее на сосредоточенно-углубленный лад, чем музыка Баха. В сущности, почти все медленные части баховских концертов и сонат, а также многие фрагменты его хоровых и органных сочинений это чистой воды медитация, дарящая нам несравненное чувство душевной гармонии и отстраненности от мирской суеты. А с точки зрения нейрофизиологии и сон, и гипноз, и медитация это во многом родственные состояния, и в этом смысле многие образцы классической музыки XVIII — XIX века также могут стать прекрасным подспорьем для релаксации и сна.

Однако, в отличие от художественной литературы, музыка не вторгается в строй наших мыслей и не способна сообщить им новое направление, увести, по выражению Л.Чуковской, за тысячи верст от того, что нас в данный момент волнует. Поэтому, когда раскрученный маховик мыслей, словно птица в клетке, бьётся над какой-нибудь трудно разрешимой проблемой или поиском выхода из житейского тупика, есть смысл последовать примеру Чуковского и обратиться к произведениям художественной литературы, которые, если и не всегда позволят вам уснуть, то, во всяком случае, надёжно отвлекут и успокоят, облегчив бремя ночного бдения.

Но на каких же литературных записях остановить свой выбор, чему отдать предпочтение? Из воспоминаний Л.Чуковской мы знаем, что среди авторов, отбираемых для «усыпительного» чтения её отцом, были Гюго, Диккенс, Марк Твен, а из русских упоминаются только «Вечера на хуторе близь Диканьки» — возможно потому, что остальное маленькой чтице было ещё не по возрасту. А, между тем, великая русская литература Х1Х — начала ХХ века — от «Повестей Белкина» до рассказов И.Бунина и А.Куприна — с её необычайно естественной органикой и удивительно соразмерным человеку художественным миром, в котором он чувствует себя, как в обжитом доме (хотя есть, конечно, произведения и авторы, не подпадающие под это правило), представляет в этом смысле особенно благодарный материал, способный служить своего рода эталоном. Она, как хлеб, не приедается даже при многократном прослушивании. А с другой стороны, такого рода записи могут оказаться целебной отдушиной и для прикованного болезнью к постели человека — во всяком случае, куда более созвучной, чем «мыльные оперы» и ток-шоу по телевизору или трёп соседей по больничной палате.

И всё же, тиражируя опыт Чуковского, не следует забывать, что он пользовался услугами живых людей, которые могли контролировать процесс чтения и следить за своим подопечным — уснул, не уснул, — сообразуя с этим окончание очередного сеанса. А аудиотехника это всё-таки техника, безразличная к человеческим недугам и проблемам, и передоверяя ей миссию живого исполнителя, мы должны заранее учитывать возможность нежелательных накладок. Как, например, такой: «По утрам я первая, раньше братьев, бежала в кабинет на разведку: спал или не спал?"Нет, Лидочек, не спал ни минуты. Ты меня усыпила, а я проснулся, чуть только ты ушла". Значит, это я виновата! Надо было мне ещё почитать! И час, и два. Я делала проверки, в комнате и за дверью: умолкала. Он спал. Но значит, всё-таки зря доверилась я этому сну... Сердце ныло от раскаяния и жалости».

Но не только продолжительность аудиозаписи должна быть принята во внимание при формировании фонограмм, которые планируется использовать в наших специфических целях. Назову ещё пару моментов, также способных отразиться негативно на засыпании под речевой или музыкальный аккомпанемент. Так, например, одна и та же громкость звучания, установленная до наступления сна и ощущаемая как комфортная, в процессе погружения в сон может оказаться уже чрезмерной (ультрапарадоксальная фаза, по И.П.Павлову) и вас разбудить. К числу других «подводных камней» можно отнести и резкий спад звучания в тот момент, когда тонкий лёд вашего начального сна ещё не успел отвердеть. Не по этой ли причине и просыпался когда-то Чуковский?

Впрочем, вся эта техническая сторона вопроса, в принципе, конечно, решаема. Например, с помощью программируемого плеера, снабжённого устройством, плавно убавляющим громкость звучания (так называемый Taimer-Fader) и сводящим её в конце концов до нуля, и т.д. Но, прежде всего, хотелось бы привлечь внимание к самой проблеме. Сегодня, когда в нашем распоряжении целая палитра замечательных актёрских работ, особенно двух-трёх последних десятилетий, а звуконесущая техника позволяет одним нажатием кнопки перенестись в художественный мир Пушкина, Толстого или Чехова, оставлять больного человека один на один с грузом его мыслей и переживаний представляется, по меньшей мере, негуманным. Особенно это касается пациентов отделений паллиативной медицины, в чьём положении раньше или позже может оказаться каждый из нас. Надеюсь поэтому, что поднятая здесь проблема не оставит безучастными людей, от которых зависит её решение. Причём, не только медиков. Ведь речь, видимо, должна идти о создании специального аудиофонда, где были бы сосредоточены, а отчасти и адаптированы, художественные фонограммы, отвечающие упомянутым выше требованиям. А там, кто знает — позволим себе такое дерзкое предположение — быть может и российское радио рискнёт присоединиться к этому проекту и организует специальный канал (по типу радиостанции «Орфей»), рассчитанный именно на такую слушательскую аудиторию.

Подробнее ознакомиться с некоторыми особенностями формирования и адаптации фонограмм можно в книге автора «Технология отдыха» (Москва, Либроком, 2014).

Послесловие редакции

Нет, в строгом смысле слова это, конечно, не гипноз, однако в чём-то всё же ему сродни. Хотя, казалось бы, ничего особенного автор нам здесь не открывает. Все мы и без него знаем, как увлекает нас талантливый художественный текст, как забирает он нас в свой сладкий плен. Но вот о том, чтобы использовать эту его специфическую особенность в психотерапевтических целях, речь, кажется, заходит впервые. И опять-таки, казалось бы, тоже ничего нового: хорошая книга давно и надёжно позволяет нам отвлечься от тягостных мыслей, служит средством не только эстетического переживания, но и отдыха. И, тем не менее, есть разница между текстом прочтённым и текстом услышанным. Так, например, сколько бы мы ни читали, про себя или вслух, формулы психотерапевтического внушения, они никогда не заменят нам голос живого гипнотизёра. Тоже самое можно сказать и о литературных аудиозаписях, которые также могут послужить своего рода лекарством на случай тех или иных болезненных состояний. Что ж, возразите вы, аудиорынок теперь достаточно разнообразен, и каждый волен выбрать всё, что ему заблагорассудится, так в чём проблема? Но не спешите, проблема всё-таки есть. Потому что далеко не всякая профессиональная аудиозапись отвечает тем специфическим ожиданиям, которые мы в данном случае с ней связываем (релаксацию, например). И так же как не каждому психотерапевту суждено стать успешным гипнотизёром, так и не каждому даже выдающемуся исполнителю присуща эта таинственная способность проникновенного чтения один на один с микрофоном. Не будем останавливаться на конкретных примерах, отметим только, что здесь есть поле для исследователя, которому надлежит понять и оценить разную исполнительскую манеру, прежде чем взять её себе на вооружение. Точно также нуждается в сравнительной оценке и авторская стилистика — почему одни писатели привносят мир и успокоение в душу читателя (слушателя), тогда как другие только её будоражат. И лишь по завершении этого подготовительного этапа, в котором могли бы принять участие психологи, медики, лингвисты, появится возможность перевести разговор на практические рельсы — например, сформировать комплекты художественных аудиозаписей, которые можно было бы рекомендовать разным категориям больных, и т.д. Напоследок заметим, что идею, содержащуюся в статье, поддержал целый ряд ознакомленных с ней творцов «звучащей литературы» — дикторов радио, звукорежиссёров, литературных редакторов. Слово теперь за психологами и психотерапевтами.

Подробнее об этом см. Ротенберг В.С. «Межполушарная асимметрия, её функция и онтогенез». М.: Научный мир, 2009.